О культурном сопротивлении Херсона и жизни в оккупации: Александр Книга в программе "Точка опоры"

Александр Книга — генеральный директор Херсонского областного академического музыкально-драматического театра им. Николая Кулиша, заслуженный деятель искусств и народный артист Украины, 30 лет возглавляет театр. Женат, отец пятерых детей. После 24 февраля семья 40 дней провела в российской оккупации в Херсоне, но смогла уехать.

В программе "Точка опоры" с ведущей Светланой Леонтьевой Книга рассказал о начале войны и жизни в оккупированном Херсоне, о попытках уехать и встрече с оккупантами. Также поговорили об украинском духе жителей Херсона и о том, как они вместе дают отпор захватчикам.

Александр Книга полон оптимизма и планирует провести в следующем году 25-й международный фестиваль "Мельпомена Таврии" в освобожденном Херсоне.

"Женщины, дети ложились под их бронетранспортеры"

— Как было, когда вы узнали о войне?

— Как и все граждане Украины мы проснулись утром от взрывов, потому что у нас рядом военные части. Позвонил сын: "Папа, началось".

А перед этим 23 февраля у нас в театре была премьера, прошла с успехом. Мы такие вдохновленные приехали домой. Но случилось, что проснулись от взрывов.

И вы знаете, как-то включается не паника. Мы с сыном первыми оделись, поехали в магазин, купили продуктов, сколько могли, заехали на заправку, заправили автомобиль полный бак и вернулись домой. Приехал водитель, и я поехал на работу в театр, потому что нужно было понять, что делать в театре. В театре отключили газ, открыли бомбоубежище, навели какие-то порядки.

И вот я уже выехал на мост между Херсоном и Олешками, и мне по телефону звонит товарищ. Говорит: "Ты где?" Говорю: "Я на мосту". Он: "Возвращайся, там танки". Я: "Где танки?"

И только мы возвращаемся, выезжаем на уже знаменитый наш Антоновский мост... Летают вертолеты между мостами, высаживается десант, летают снаряды, пулеметы, бой... И мы уже под звуки боя возвращаемся в театр. Со временем тоже под взрывами мы добрались домой.

Так мы встретили 24 февраля. И оказалось, что в один день мы остались как бы в тылу, в оккупации.

На второй день в театр пришло очень много семей наших театралов, заполнили бомбоубежище, там жило около 80 человек. У нас там и кухня, и все. Люди днем выходили, искали какие-то продукты и жили там почти месяц. А мы в это время с семьей на том берегу, в Олешках.

Я помню, что буквально на третий день в соцсетях все публиковали видео, когда рашисты в обратном направлении от Херсона бежали на левый берег, и эта колонна автомобилей шла несколько часов. Все говорили: они убегают. Потому что, правда, они получили под Николаевом огромное сопротивление. Все их войска начали возвращаться, и уже тогда они вошли в наши Олешки. И вот мы уже оказались среди рашистов.

— Люди с ними как-то пересекались?

— Мы их встречали в магазине, пытаясь найти продукты. Но общения с ними не было, их обходили.

Первое время они не трогали никого. Появлялись очень редко, тоже покупали продукты и даже рассчитались в магазине. Были такие.

— Что запомнилось, врезалось в память такого обыденного из оккупации?

— Помню, в первые дни не было хлеба. Вот такое, просыпаешься и просто нет хлеба. А ты привык бутерброд на завтрак…

А еще картинка того, что большая семья спит в подвале. И самая маленькая внучка, ей 3 года, только вышла из подвала, первое, что она сказала, — "Слава Украине!". И вы знаете, это как-то со слезами на глазах. Ты воспринимаешь, что это маленький ребенок, который родился уже действительно в свободной Украине, он другой.

— Херсонцы же с первых дней сопротивлялись оккупантам. Мы помним эти украинские митинги…

— Да, российским военным говорили: вы приедете, вас цветами встретят, накормят, две минуты — и вы будете в Киеве.

А тут приехали, и им такое там кричали, что по телевидению сегодня уже как-то стыдно даже говорить.

Никто их не ждал. Женщины, дети ложились под их бронетранспортеры.

А эти войска... Вот пока там были призывники, просто молоденькие ребята стояли, они боялись и они уходили. Да, было страшно, потому что они с автоматами, палец на спусковом крючке. Но люди поддерживали друг друга и вытесняли их с площади.

И когда журналисты спрашивали меня во Львове: а вы вот знали, что Херсон такой украинский? Знал. Я жил в украинском Херсоне, для меня это не стало какой-то странностью. Для кого-то это было чудо, для меня — нет.

— А что людей побудило? Как вы думаете, почему они так активно выходили, не боялись? Как они вообще взаимоорганизовались?

— Организовывались очень просто — через социальные сети. Завтра выходим, всё. И выходило столько людей, что просто… Вот почему оккупанты и начали глушить социальные сети, связь, потому что они понимали, что украинцы общаются.

Я вам скажу больше. Они даже заставляли на блокпостах удалять "Дію", потому что говорили, что эти украинцы через "Дію" "Байрактарами" управляют.

В Херсоне начались митинги уже 2 марта, люди стали выходить. А в Олешках, в районных центрах — где-то начали с 5 марта. Каховка подключилась, Голая Пристань. В Олешках самый большой был 8 марта.

Заехал я 8 марта на рынок, ничего не было, но была куча тюльпанов, и они стоили там гривну один. И я в охапку с теми тюльпанами приехал на центральную площадь в Олешки. Там собирались люди, огромный митинг. А до этого люди уже почти две недели сидели по подвалам, искали пищу, и им хотелось почувствовать друг друга. Вот я видел это, что они радовались друг другу, они приветствовали друг друга.

Я эту охапку цветов начал раздавать женщинам, и они просто улыбались, слезы на глазах.

А в результате потом, когда оккупанты приехали ко мне домой, они сказали, что у нас есть сведения, что вы на митинге раздавали деньги, вы организатор митингов.

"Едем под радио "Байрактар", и они такие подтанцовывают"

— Когда приехали к вам?

— 23 марта, почти через месяц. Я в Олешках, поехать в Херсон нельзя — первые две недели бои шли.

А буквально уже с 7 марта они пришли к моей заместительнице Юле Сергеевне Бунчак, ее сын в "Правом секторе". И первыми пришли к ней. 20 вооруженных мужчин, забрали всю технику, вынесли, связи с ней не было. Мы через кого-то передали Юле телефон. Кто-то из девушек сходил к ней. Успокоили. И вот мне говорят: не приезжай в Херсон, потому что, наверное, уже есть списки на этих блокпостах. А я депутат областного совета, то есть заберут сразу.

— Но они приехали домой…

— Проснулся утром. До этого мы уже немного привыкли к взрывам, поэтому поднялись в дом из подвала, разошлись по комнатам. Старший сын уехал, нас было меньше — шесть человек в доме.

Я проснулся от того, что гудит какая-то грузовая машина. А мы живем на окраине под лесом, машины там не ездят.

Я поднимаюсь на второй этаж, смотрю в окно, а на меня "смотрит" бронетранспортер. Это большой "КамАЗ", эта башня и пулемет направлены на окно.

Спускаюсь, давай будить семью, что военные возле нас. Мы подсознательно ожидали, что рано или поздно это произойдет. Мы с улиц сняли номера домов, названия улиц. Но они приехали именно к нам.

В результате открыли дверь. "Здесь Книга? Пусть выйдут из дома, кто есть". Семью поднял, когда вышли из дома, увидели — двор окружен военными.

Три бронетранспортера, один "КамАЗ", второй, и немного поменьше такие как легковые бронированные машины. Я не знаю, как они называются. И десяток черных джипов машин с Z-ми. Снайпер на соседней недостройке, улицы перекрыты.

Такое впечатление, что снимают фильм. Вот вы знаете, для меня это было… Ну, мы же это видели в кино много раз до захвата.

Заходим в дом. "Иди вперед, открой дверь справа, слева". Весь дом прошли, вышли во двор, туалеты дворовые, гараж. Всё проверили.

Вернулись назад. Сначала завели меня в комнату, начали со мной разговор. Трое военных, двое с автоматами. Один-единственный был без балаклавы. Он наступил мне на ногу. Так лицо поднес к моему лицу и говорит: "Будешь отвечать правильно — будем вести себя хорошо".

Потом зашел в другой форме, видно, что ФСБшник, сел на диван рядом со мной и начал разговор.

В это время в доме был обыск. Перевернули все вверх дном. Спрашивали, нужно ли срывать паркет. Я не знаю, что они пытались найти, может, те деньги, которые я раздавал на митинге, не знаю. Но перевернули все.

— Может, литературу какую-то "пропагандистскую" искали?

— Я вам расскажу о литературе. Меня же дома допрашивали в моем кабинете, в библиотеке. Они так смотрели на библиотеку и говорят: "У вас правильная библиотека". Потому что книги собирались много лет, там все классики, безусловно.

Правда, стояла "Позывной Бандерас", и они сразу за ту книгу. А я говорю: "Да это не о Бандере книга, то детектив". И они забрали, кстати, эту книгу.

После обыска, слышу, они говорят: "Выводим". Говорят жене: соберите ему вещи, мы его забираем на несколько дней.

И когда уже вывели на улицу, я увидел, что стоит еще десяток машин. Меня усадили в одну из них, в черный джип.

— Видите, какая охрана, думали, что вас будут отбивать, наверное, сразу.

— Может быть, может быть, может я отстреливаться буду.

И еще столь интересный момент. Джипы же наши, украинские, отжатые, украинское радио работает в них — радио "Байрактар". И еще и песня "Байрактор".

И они такие подтанцовывают. И говорят: слушайте, вы украинцы песен так много написали патриотических. А я говорю: мы же певческая нация, потому. А они: ну, вот вы нас называете орками, а у вас много песен с матом. Я говорю: ну, какое время, такие песни.

Ехал, даже глаза мне не закрывали. Вот ехал я так в сопровождении этих парней под радио "Байрактар". Приехали в центр Херсона. Сначала подъехали к Областной государственной администрации. Стояли-стояли, вышел мужчина, говорит: "В УВД" (управление внутренних дел, — ред.). Выехали, едем в УВД. Проехали УВД, едем дальше, думаю, куда они меня везут, может, обратно в Олешки в УВД, не знаю.

Приехали в трехэтажный дом, это был следственный изолятор УВД. Тут мне уже надели какую-то чужую зловонную шапку на глаза, заломили руки.

Когда меня бросили в камеру, сняли шапку, заставили вытащить шнурки, ремень. Ну, как для меня, как для театрала, это был спектакль какой-то. Знаете, мы это проигрывали в театре. А тут ты очутился в такой ситуации.

Камера обита мягким поролоном. Ничего — ни мебели, ничего. Совершенно пустая, где-то там два на два метра. И гальюн в углу — просто трапик в полу и все. Я сначала сел на пол, думаю сосредоточиться. Но сосредоточиться не дали. Я все переживал, что они в моем телефоне что-нибудь могут найти, потому что они его забрали.

— Но вы ведь готовились к этому? Почистили телефон?

— Ну, как бы мы все стирали, все же месяц в оккупации были, мы знали, что может случиться. Но что-то, может, не удалил, телефонных звонков было много. Выходили на связь журналисты, мы давали интервью. Было много работы.

Сначала буряты открыли окошечко, начали общаться. Ну, думаю, эти сейчас меня напугают, а потом придут другие допрашивать. Так и было. Это был "хороший и плохой полицейский".

Бурят: "Ты кто там?"
Говорю: "Александр Книга".
— Откуда?
— Из Херсона, директор театра.
— О-о-о, директор театра. Ну, будешь себя хорошо вести — будем кормить.

Вот такой разговор. А потом пришли снова, шапку на голову, потащили в какой-то кабинет, сняли шапку, сфотографировали справа-слева, как преступника. И уже потом пришел ФСБшник с портфелем, начал разговор. Разговор ни о чем: вот вы митинги организовываете, мы пришли надолго, мы братья.

Я уже говорю: "Ну, простите, ну братья же приходят в гости, там, с водкой, а вы пришли с танками, как можно так?"
— Ну, вот вы не понимаете, это геополитика, мы пришли вас освобождать.
— Ну, от чего вы меня "освобождаете"? Я 33 года работаю в театре, я свободный человек, я вот перед Новым годом был в Португалии, я был в Турции, я собирался там еще куда-то ехать, у меня было множество международных проектов.
— Мы вас освобождаем от нацистов.
— Как хотя бы они выглядят? Я живу в Херсоне, где эти нацисты, как их отличить от других людей, чтобы я понимал?
— Ну, они с факелами ходили…
— Ну, я человек в возрасте, я пионерскую организацию помню, пионером был, мы там тоже с факелами ходили.

Ну, такое, разговор ни о чем. Очень долго до самого вечера говорили. И в конце он сказал: у вас так много друзей, есть ли у вас где переночевать в Херсоне? Я тоже думаю, может, это какой-нибудь ход такой? Говорю: пойду в театр.

Повезли в театр, говорят: выйдете направо, досчитаете до десяти, снимете шапку. И когда я досчитал до десяти, снял шапку, понял, что до театра еще 4 километра. До комендантского часа — около 40 минут.

Шнурков нет, ремень, брюки, извините, спадают. Как идти? Тут мне стало страшно. Потому что куда идти? Или во двор какой спрятаться. Я тогда вспомнил, что где-то там друзья живут, и вот ровно в восемь часов я постучался в калитку. А утром я добрался до театра. И мне поступила команда от руководства — любым способом надо уезжать.

"Мельпомена Таврии" во время войны

— Вы сейчас директор без театра. Ваш театр оккупирован в Херсоне. Но рядом с театром большая парковая зона, там собирались зрители, там всегда во время фестиваля "Мельпомена Таврии" читки, проходили читки пьес, встречи со зрителями, даже пьесы определенные играли. "Мельпомена Таврии" для города — что это был за фестиваль?

— Это было одно из грандиозных событий, кроме дня города. У нас осенью день Херсона, где собиралась огромная масса людей на Певческом поле. И "Мельпомена Таврии" превращала город тоже в огромный театр. Спектакли шли в лесу, в парках, во двориках, в храмах и на всех семи сценических площадках театра.

— В этом году, несмотря на то, что театр в оккупации, вы придумали как провести "Мельпомену Таврии". Сколько городов приняли участие, сколько театров, что это было, как вы это организовали?

— Приняли участие 64 театра из 35 городов из 20 стран мира. А идея возникла, когда удалось вырваться из оккупации. Мне очень хотелось, чтобы Херсон театральный остался театральным, чтобы фестиваль "Мельпомена Таврии" состоялся, и остающиеся там люди получили этот определенный сигнал.

И я понимал, что если даже Херсон освободят, то логистика сложная, зарубежные коллективы вообще не смогут приехать.

Поэтому мы придумали, что каждый будет играть у себя, в своем городе, в своей стране, на своей сцене. Но будут говорить о Херсоне. Мы хотели, чтобы этот голос был услышан, чтобы его услышали всюду в мире.

Даже наши работники сегодня находятся в Австрии, Германии, Венгрии, Болгарии, по Украине рассыпаны. Я понимал, что если их пригласят где-то там далеко в этот день в театр, они почувствуют кусочек Херсонщины, кусочек "Мельпомены", которая всех объединяет.

— Вы сейчас говорите, что 25-я "Мельпомена" в следующем году обязательно состоится в Херсоне. Откуда у вас такая уверенность?

— Ну, вообще в искусстве могут работать только оптимисты, потому что мы всегда из ничего пытаемся сделать что-нибудь. И потому я уверен, что "Мельпомена" состоится обязательно в украинском Херсоне. Потому что Херсонщина, вы видите, как сопротивляется. Ее насилуют сегодня, ее сегодня уничтожают, но она противится.

— Когда лучше ставить спектакли о войне? Вот сейчас, когда так остро болит, или со временем, когда раны немного заживут?

— Знаете, я был на премьере в Молодом театре. Они поставили сказку "Цап-кацап". Это спектакль о войне. Я вспоминаю, у меня даже мурашки по телу, потому что детский спектакль с известным нам сюжетом, а он на разрыв аорты говорит о сегодняшней ситуации. И как зал это воспринимает — и взрослые, и дети.

Наверное, нет такого деления, когда нужно говорить. Говорить нужно все время.

С одной стороны, чтобы поддержать людей. С другой — показать тем, которые еще не верят, кто не столкнулся. Ибо когда человек не почувствует сам… А мы так устроены, что чужой опыт нас не убеждает. И поэтому нужно говорить сегодня, завтра, послезавтра, потому что это рана, которая будет болеть очень долго.

— С детьми тоже?

— Дети — в первую очередь, пожалуй. Потому что они страдают больше всего. И мы иногда в растерянности, как им помочь, как снять это напряжение, как снять тот нервный срыв, который сегодня ребенок получил, когда слышит сирену, когда он, не дай бог, бывал под взрывами. Это тяжело пережить.

Но нужно делать. Как раз искусство и театр могут это сделать.

— Многие разочаровали вас вот в этой войне?

— Я радуюсь тому, что тех, кто разочаровал, не так много. Вот смотрите, в штате [театра] — 250 человек.

Тех, кто согласился работать с этим оккупационным директором, которого они назначили, — около 10 человек. Это из 250 человек! Потому что Херсон — это Украина.